Я бреду по осенним лесам, мимолетно трогая рукой шероховатые, терпко и сладко пахнущие листья – темно-золотые, тяжело-бронзовые, кроваво-красные… Опавшие, они хрустко и сухо шуршат под ногами, но выше, на скользких, потемневших от ночного дождя ветвях, они еще царят, радуя глаз оранжево-медовой и бордово-рубиновой палитрой. Разлапистые клены, скромные тонкоствольные березы, сгибающиеся под тяжестью спелых гроздьев рябины… Рябина… Рябина – сочная, горькая, мягкая… как твой последний поцелуй, сын мой. Ты уехал… как давно – я не могу сказать. Месяц назад? Два? Три? Полгода? А может, всего час назад деревья стояли, утопая в зелени изумруда, и небо ясным, слепяще-колким сапфиром нависало над моим веселым, шумным, полным жизни и смеха Лихолесьем? Быть может, всего час назад сжимал я в своих объятиях молодое, гибкое, горячее тело, ловил губами теплые губы, пахнущие сладкой горечью ранних лесных ягод…
Король смеется…
Я смеюсь – наблюдая за тобой, сын мой. Быстрый, легконогий, стройный юноша – прекраснейший синда, которого когда-либо видели небеса Средиземья. Улыбчивый, смешливый, сладкоголосый. Мой принц, мой сын… мой любимый. Мерцающие светло-золотые волосы, рассыпанные по белоснежным подушкам и шелковым простыням. Ярко-синие глаза, затянутые поволокой наслаждения – того наслаждения, что даруют тебе мои губы и руки. Ты податлив, ты терпелив, ты нежен и послушен – и не описать словами, какое счастье охватывает меня в эти минуты, когда я чувствую, как близко, до боли близко ты прижимаешься ко мне, слепо хватаясь за мои плечи, широко распахивая глаза и тонко, с придыханием выстанывая: «Отец…»
…король плачет…
Я плачу, сын мой. Не пристало королю лить слезы – но наедине с собой, в полумраке покоев, за надежно запертыми дверями – можно дать им волю. Ты уезжаешь – и я не знаю, что с тобой будет, мой любимый, мой прекрасный, мой бесценный сын… но я чувствую – ты вернешься другим. Если ты вернешься… И в легкой поступи зябко кутающейся в золотисто-медный наряд осени мне остается лишь ждать и ловить ладонями опадающие с черных, криво изогнутых ветвей бронзово-охряные листья. Как же горчит во рту спелая рябина… Ты возвращаешься – неуловимо изменившийся, повзрослевший, возмужавший… В первое мгновение я готов сойти с ума от радости – а потом сердце обрывается и летит куда-то вниз, в черную бездонную пропасть. Я вижу в твоих глазах оттиск другого облика. Человека. И с отчаянием, с осознанием полной безвыходности, в душе – воя от невыразимой боли, как раненый волк, я вижу, как тебя уводят у меня двое: этот человек – и Море. Ты не слышишь более пения лесных птиц – ты грезишь криками чаек и шумом прилива, ты вдыхаешь не влажный, прелый запах осеннего леса – ты ощущаешь соленый морской бриз, а твои губы, губы со вкусом рябины, сладкие и горькие, зовут не меня – они шепчут другое имя, мне знакомое – и чуждое, имя, которое славят по всему Средиземью – и которое ненавистно для меня. Ты ускользаешь из моих рук – стыдливо опуская глаза, виновато склоняя голову, и шепчешь умоляюще: «Отпусти меня, отец… Нет – мой король». Рыдания спирают грудь – но я нахожу в себе силы посмотреть на тебя и медленно, степенно кивнуть. Как же тяжел венец из золотых листьев на голове, как щиплет горло пьянящее красное вино… Последней ночи у нас не будет, сын мой. Я отпускаю тебя. Я один стою на дороге и смотрю тебе вслед – стройная, высокая фигурка в зеленом и сером, пропадающая в поднимающемся от земли тумане. Я не спешу возвращаться во дворец – там пусто, там тихо, там все мертво – без тебя, сын мой… Я стою неподвижно, чувствуя на щеках холодные, как осенний дождь, слезы. Я не могу вернуться – пока не могу… Ведь никто из подданных не должен видеть, как плачет Король.
Врагов своих всегда прощаю, и отношусь к ним чуть любя — у всех людей свои проблемы, а у врагов ещё и я (с) // Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! (с)
Автор, это великолепно!))) *не заказчик, но шиппер*
Врагов своих всегда прощаю, и отношусь к ним чуть любя — у всех людей свои проблемы, а у врагов ещё и я (с) // Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! (с)
Врагов своих всегда прощаю, и отношусь к ним чуть любя — у всех людей свои проблемы, а у врагов ещё и я (с) // Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! (с)
Гость, каждый понимает в меру своей испорченности.
Он бредет по лесам осенним…
Я бреду по осенним лесам, мимолетно трогая рукой шероховатые, терпко и сладко пахнущие листья – темно-золотые, тяжело-бронзовые, кроваво-красные… Опавшие, они хрустко и сухо шуршат под ногами, но выше, на скользких, потемневших от ночного дождя ветвях, они еще царят, радуя глаз оранжево-медовой и бордово-рубиновой палитрой. Разлапистые клены, скромные тонкоствольные березы, сгибающиеся под тяжестью спелых гроздьев рябины…
Рябина… Рябина – сочная, горькая, мягкая… как твой последний поцелуй, сын мой.
Ты уехал… как давно – я не могу сказать. Месяц назад? Два? Три? Полгода? А может, всего час назад деревья стояли, утопая в зелени изумруда, и небо ясным, слепяще-колким сапфиром нависало над моим веселым, шумным, полным жизни и смеха Лихолесьем? Быть может, всего час назад сжимал я в своих объятиях молодое, гибкое, горячее тело, ловил губами теплые губы, пахнущие сладкой горечью ранних лесных ягод…
Король смеется…
Я смеюсь – наблюдая за тобой, сын мой. Быстрый, легконогий, стройный юноша – прекраснейший синда, которого когда-либо видели небеса Средиземья. Улыбчивый, смешливый, сладкоголосый. Мой принц, мой сын… мой любимый.
Мерцающие светло-золотые волосы, рассыпанные по белоснежным подушкам и шелковым простыням. Ярко-синие глаза, затянутые поволокой наслаждения – того наслаждения, что даруют тебе мои губы и руки. Ты податлив, ты терпелив, ты нежен и послушен – и не описать словами, какое счастье охватывает меня в эти минуты, когда я чувствую, как близко, до боли близко ты прижимаешься ко мне, слепо хватаясь за мои плечи, широко распахивая глаза и тонко, с придыханием выстанывая: «Отец…»
…король плачет…
Я плачу, сын мой. Не пристало королю лить слезы – но наедине с собой, в полумраке покоев, за надежно запертыми дверями – можно дать им волю. Ты уезжаешь – и я не знаю, что с тобой будет, мой любимый, мой прекрасный, мой бесценный сын… но я чувствую – ты вернешься другим.
Если ты вернешься…
И в легкой поступи зябко кутающейся в золотисто-медный наряд осени мне остается лишь ждать и ловить ладонями опадающие с черных, криво изогнутых ветвей бронзово-охряные листья.
Как же горчит во рту спелая рябина…
Ты возвращаешься – неуловимо изменившийся, повзрослевший, возмужавший… В первое мгновение я готов сойти с ума от радости – а потом сердце обрывается и летит куда-то вниз, в черную бездонную пропасть. Я вижу в твоих глазах оттиск другого облика. Человека.
И с отчаянием, с осознанием полной безвыходности, в душе – воя от невыразимой боли, как раненый волк, я вижу, как тебя уводят у меня двое: этот человек – и Море. Ты не слышишь более пения лесных птиц – ты грезишь криками чаек и шумом прилива, ты вдыхаешь не влажный, прелый запах осеннего леса – ты ощущаешь соленый морской бриз, а твои губы, губы со вкусом рябины, сладкие и горькие, зовут не меня – они шепчут другое имя, мне знакомое – и чуждое, имя, которое славят по всему Средиземью – и которое ненавистно для меня.
Ты ускользаешь из моих рук – стыдливо опуская глаза, виновато склоняя голову, и шепчешь умоляюще: «Отпусти меня, отец… Нет – мой король».
Рыдания спирают грудь – но я нахожу в себе силы посмотреть на тебя и медленно, степенно кивнуть. Как же тяжел венец из золотых листьев на голове, как щиплет горло пьянящее красное вино…
Последней ночи у нас не будет, сын мой. Я отпускаю тебя.
Я один стою на дороге и смотрю тебе вслед – стройная, высокая фигурка в зеленом и сером, пропадающая в поднимающемся от земли тумане. Я не спешу возвращаться во дворец – там пусто, там тихо, там все мертво – без тебя, сын мой…
Я стою неподвижно, чувствуя на щеках холодные, как осенний дождь, слезы. Я не могу вернуться – пока не могу…
Ведь никто из подданных не должен видеть, как плачет Король.
Автор.
Это изумительно
Автор.
Автор.
Автор.